Шаг на пути к небу. Роман - Паратиков Павел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«А можа и не ждёт вовсе Евдокиюшка моя?» – пролетела холодящая мысль. «Можа схоронила давно, да замуж подалась?»
«А ежели и подалась, не осужу», – продолжал он размышлять сам с собой. «Пади не сладко бабе-то всейную жизню одной коротать. Господи, лишь бы живы – здоровы все были». Бандурин перекрестился, и, достав из-под рубахи жестяной крестик, поцеловал его.
Погрузившись в свои мысли и воспоминания, Матвей не заметил, как его догнала бричка. Только когда стук лошадиных копыт раздался практически за спиной, он сделал шаг в сторону и обернулся.
– Здорово жавётя, мил человек, – крикнул извозчик, натягивая вожжи одной рукой и останавливая коня.
– Слава Богу, жавём поманеньку, – ответил Бандурин, вглядываясь в лицо подъехавшего.
В его голосе, улыбке и манере узнавался его старый приятель Петро Башкин. Их дом был на соседней улице, с высокой и ветвистой яблоней у самых ворот. Память моментально выдала картинку из далёкого прошлого.
– Чьих будятя мил человек, кудой путь держатя? – продолжал интересоваться неожиданный попутчик, опустив поводья и сдвинув папаху на самый затылок.
– Э брат, по всему видноть долго жить буду, коли старый друзячёк не признал, – улыбнулся Бандурин.
– Погодь-ка, погодь-ка, – ездовой спрыгнул с брички, и поглаживая свою чёрную, курчавую бороду, уставился на путника.
– Никак Бандурин Матвей, – получше приглядевшись, предположил он.
– Матвей Семёныч, ты чи ни?
– Я, брат Петро, я.
– Матерь Божья, Матвей Семёныч, живой, а мы то – уж и не надеялись, мы-то уж думали всё, сгинул казак. А ен живой.
Петро сделал шаг и обнял старого друга. Бандурин тоже обнял его, ощутив, что на месте левой руки пустой рукав. Из чувства такта он не стал об этом спрашивать.
– Господи Иисусе, – не мог угомониться Башкин, – Как же енто? Живой. А мы и не надеялись. Седай зараз в бричку, друже, вот дядька Семён обрадуется.
Они запрыгнули в телегу, и Петро, подхватив вожжи одной рукой, стеганул ими коня.
– Но, пшёл.
– Как там мои Петруха, все ли живы – здоровы? – усаживаясь поудобней на соломенную подстилку, спросил Матвей.
– Да навродя слава Богу всё. Дядька Семён, с тёткой Марией ешо нас усих пережавуть. Братец твой меньший Андрийка, ужо троих дятёв народил. Кады табе забирали, ен-то вообще ешо мальцом был, а таперича добрый казак вышел. Сеньку тваво, дядька Семён ростить аки полагаитси, по – казачьи. Лихой казак из сына тваво будя. Петро вдруг прервал повествование о его сыне, и замолчал. Матвей, в ожидании продолжения глядел на него.
– Пошто ж ты про Евдокию молчишь, как вона?
Башкин поёжился от того, как Бандурин на него взглянул.
– Схоронили Евдокию в позапрошлом годе. Он немного помолчал и опять продолжил. – Захворала вона дюже. Батьки твои ходили за ёй, да не выходили. Так, на станичном погосте, рядом с братушками твоими и положили яё. У Матвея защемило сердце.
– Ждала вона тебя всю жизню, – продолжил Петро, – верно ждала, ни с кем не жонихалась. До конца верила що ты вернёси. Да видно не дал Бог дождатьси.
– Да, видно не дал Бог, – повторил Матвей слова Петра.
– А вон гляди, и станица ужо паказаласи, – попытался сымитировать радость Башкин, чтобы увести разговор в другое русло.
– А щё енто колоколенки нашей не видно? – всматриваясь в появляющиеся на горизонте контуры станицы, поинтересовался Бандурин. – Навроде с ентого места её должно быть видно.
– Да, должно быть, да токмо не увидишь ты яё боле, не гляди, – Петро вздохнул. – Порушили яё. Так сказать не вписалась в концепцию новой, светлой жизни. А из церквы нашей сделали овощной склад. Так, мол, от её боле пользы казакам будя. Башкин плюнул. – Тьфу, бисово отродие.
Бандурин ехал молча, слушая исповедь товарища.
– Ой накипело, Матвей Семёныч, ой накипело. В нонешний год, у нас всё зерно, до последней капли, выгребли. Нам по весне сеять нечем було. Казаки по всем сусекам пособирали остатки картохи, кою на еду оставляли, да репу посеяли, что бы зимой вообще зубы на полку не положить. Петро выругался.
– Глазки картофельные садили не знаю, уродится чи ни. По всему видно будет, зима голодной будет.
– Ну как-нибудь сдюжим, с Божьей помощью, – натянув улыбку выдавил Бандурин.
– Сдюжим, – согласился Петро, – кудой ж деватьси, не в петлю ж лезть. Немного помолчав, он продолжил.
– Постреляли нашего брата казака, да повешали добро. А кого не постреляли да не повешали, того по лагерям распихали. А зараз ещё и работать не дають, на прокорм себе. Башкин притянул вожжи и замедлил ход.
– В тридцатом годе Кондратий с лагерей воротилси, до него Афоня с Поликашкой Черняевы, да ещё с десяток казаков, кои в офицерьях ходили. Настоятель наш, отец Вячеслав, тожа пять лет отсидел. Зараз в кузнецах ходить.
Бандурин знал всех, о ком говорил Петро. В памяти всплывали их лица, какие-то эпизоды из жизни и совместной службы.
– Меня вот Бог миловал, – продолжал Башкин. – Поранили меня шибко под Тюменью. Руку так в госпитале и оттяпали. Это и спасло меня. Я им такой убогий нестрашон показалси. А так, почитай, всех, хто в офицерьях ходил, во враги народа записали. Казачков простых помиловали, да и то выборочно. Да стариков оставили в покое. Ну и вот таких вот как я, поранетых.
Было видно, что всё это, до сих пор кровоточило в сердце у Петра, и приносило ему неимоверную боль.
Бандурин слушал его молча, понимая, что гражданская война до сих пор продолжает разрушать человеческие жизни, и когда это всё закончится, одному Богу известно.
– У нас почитай пол станицы мужиками заселили, – продолжал изливать накипевшее Петро. – Колхозы мы тяперича строим. Своего нечёго нет, всё общее. Мне щоба сына на коня посадить, пришлось выбракованную кобылу в колхозе брать в аренду, под запись. Хде енто видано такое, щоба коня казаку под запись выдавали, аки в ломбарде? Вот так и живём, брат Матвей, так и живём.
Между тем они въехали в станицу. У Бандурина застучало сердце. «Как давно я об этом мечтал» – подумал он, ничего не сказав. Он смотрел по сторонам, наслаждаясь видом своей малой Родины.
– А как семья полковника Беляева? – поинтересовался он, проезжая мимо их дома.
– Полковника осудили, о его судьбе ничего не известно. А Настасья, старшая его доня, мать давно уж схоронила. Одна растит двоих меньших братьёв.
Матвей долго смотрел на их калитку, пока она не скрылась за поворотом.
– Вот друже, на твою улицу въезжаем. Ох, зараз батьки обрадуются, – заулыбался в бороду Башкин.
У Бандурина сердце забилось ещё сильнее. Они остановились, подъехав к дому с затворёнными ставнями. Матвей обратил на них внимание. «Наверное, матушка закрыла их, когда полуденное солнце стало нагревать хату» – подумал он.
Петро спрыгнул с брички, и быстро привязал коня к забору.
– Братец, дозволь мне быть добрым вестником? Обрадую твоих, – не дожидаясь ответа, он юркнул в калитку. Матвей пошёл следом.
Войдя во двор, он встал на колени, и поцеловав землю, трижды перекрестился.
– Слава Тебе Господи, добралси, – прошептал он еле слышно.
Петро не вошёл, а влетел в дом. У окна, на лавке сидел Семён Евсеевич, глава семейства Бандуриных. Перед ним на колодку был натянут сапог. Хозяин, аккуратно и не спеша, подбивал стёртые каблуки. Мария Тимофеевна, его жена, со снохой Варварой, расположились вокруг большой корзины, наполненной разными грибами. Они ловко нанизывали их на верёвочки и развешивали на окна, для сушки. На полу, посреди комнаты, играли двое ребятишек.
– Здорово дневали, часныя казаки и казачки, – перекрестившись и поклонившись в пол, поприветствовал их Башкин.
– Да слава Богу, – практически в один голос отозвались присутствующие, обернувшись на него.
– Сам то, как жавёшь Пятруша, – оторвавшись от своего занятного дела, полюбопытствовал Семён Евсеевич. – Що енто ты светиси, аки пасхальное яичко? Али праздник какий нынча?
– Ой, праздник дядька Сямён, ох и праздник, всем праздникам праздник, – с припевкой в голосе выплёскивал свою неподдельную радость Петро, как бы предугадывая те чувства, которые через мгновение испытают родители, обрятшие воскресшего сына.
– Ну, гутарь, не томи, порадуемси с тобой, – глядя на Петра, сказал заинтригованный Семён Евсеевич.
Женщины, с лёгким недоумением, остановив своё занятие, тоже уставились на сияющего гостя. В это время на пороге появился Матвей. В комнате на мгновение зависла звенящая тишина.
– Сынок, – на выдохе, истошно прохрипела мать. Какой – то невероятный спазм охватил её тело.
– Сынок мой родненький, – захлёбываясь от подкатывающейся истерики, она рванулась к нему, и прижалась к груди. Слёзы хлынули из её глаз. Женщина обняла сына, прижимаясь к нему, не в состоянии больше сказать ни слова.
Отец, поднявшись со своего рабочего места, не мог шелохнуться от неожиданности. Кровь хлынула к вискам, лицо налилось багрянцем.